[ Обновленные темы · Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 1
  • 1
Литературный форум » Я памятник себе воздвиг нерукотворный » Романтизм (XVIII-XIX вв.) » Папер М.Я. - русская поэтесса, переводчица, драматург (Русская классика)
Папер М.Я. - русская поэтесса, переводчица, драматург
Nikolay Дата: Среда, 13 Июл 2011, 15:36 | Сообщение # 1
Долгожитель форума
Группа: Заблокированные
Сообщений: 8926
Награды: 168
Репутация: 248
ПАПЕР МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА
(1856 ? – 1918)

- русская поэтесса, публицист, переводчица и драматург; одна из подруг М. Цветаевой.

Папер Мария Яковлевна (ум. 1918) — поэтесса, автор сборника «Мечты растоптанной лилии», пьесы «Без выхода. Трагедия одинокой души» (М.: Португалов, 1911). Пользовалась у современников репутацией назойливой и экзальтированной графоманки. Так, в письме к своему другу Ю.А. Сидорову Борис Садовской 30 декабря 1908 сообщал: «Явилась и ничем неистребимая (даже персидским порошком) Мария Папер. Пришлось принять и пуститься на выдумки» (РГАЛИ. Ф. 464. Оп. 2. Д. 40. Л. 40 об.). Издавший ее драму «Без выхода» В. П. Португалов, в письме Б. А. Садовскому 18 сентября 1914 упоминал: «Сейчас пишу и с опаской в окно поглядываю. Дело в том, что меня разыскала Мария Папер. В прошлый праздник прикатила <в Кунцево, на дачу Португалова — С. Ш.>. Еле выпер. Вот и сейчас гляжу: велел сказать, что нет дома, да боюсь, не поверит, влетит, небось, в квартиру и искать станет. Так я в платяной шкаф: авось, не догадается» (РГАЛИ. Ф. 464. Оп. 1. Д. 107. Л. 2 об.).
(Источник - http://nigmaru.com/hl/highlight.php?url=http%3A%2F%2Fwww.nasledie-rus.ru%2F)
***

ПАПЕР Мария Яковлевна, поэтесса.
Автор книг «Без выхода: Трагедия одинокой души» - М.,1911; «О праве женщины на любовь и на свободное развитие собственной личности» - М.,1915. Автор книги «Парус. Стихи.1907 - 1911» - М.,1910. В альманахе «Сполохи» М.,1908 напечатано ее стихотворение «Зимнее» («Дремлет земля онемелая…»). В книге 5 «Сполохи» (М.,1909) - «Мой призрак» («На всех страницах волшебной книги…»). В сборнике стихотворений «Сладкие муки» (Лодзь, 1911) - «Я умру или буду твоею…». «Она была вовсе не графоманка. Она была непрестанно обуреваема самыми поэтическими чувствами, и стихи ей звучали откуда-то, словно голоса ангелов, - вся беда в том, что это были какие-то очень глупые ангелы или насмешники» (В. Ходасевич). Упоминается в книге «Сто одна поэтесса серебряного века», с.5.
(Источник - (Источник - ЖЕНЩИНЫ - ЛИТЕРАТОРЫ, РОДИВШИЕСЯ ДО 1917 ГОДА; http://book.uraic.ru/elib/Authors/Gorbunov/sl-11.htm)
***

Летейская библиотека - 34
(Отрывки из статьи)

Ее фамилию можно писать с двумя «п» (как делали многие мемуаристы), а можно с одним (как писала она сама и буду писать я); среди персонажей видимого нам начала ХХ века она – Епиходов и Пьеро в одном лице и в женском роде; пара невольных двусмысленностей из ее стихов памятна всем любителям поэзии. Это – Мария Яковлевна Папер: биографические сведения о ней до крайности скудны, но ее личность симптоматична – как в любом классе (замечено Набоковым) обязательно должны быть толстяк, рыжий и озорник, так – добавлю я от себя – в любом социуме должен быть изгой: точка отсчета для внутреннего самовозвышения остальных. Именно эту роль приняла на себя наша сегодняшняя героиня. Давайте посмотрим, как это получилось.

Слава Богу, что фамилия редкая – благодаря этому, мы можем реконструировать какую-никакую родословную. Ее отец – Яков Львович Папер (1842 – 1914) – учитель и журналист, печатавшийся в петербургских изданиях в 1880-1890-х годах. (Я предположил это, исходя из того, что он – единственный Яков Папер в обеих столицах, но увидел в стане волошиноведов абсолютную уверенность в его отцовстве – и присоединяюсь к ней). Среди его зафиксированных псевдонимов есть три однородных географических – «Ек-цев», «Екатеринославец», «Екатеринославцев», что позволяет утверждать, что родившаяся в 1851 году в Екатеринославле будущая революционерка Мария Львовна Папер («дочь екатеринославск. мещанина, еврейка») приходится ему сестрой, а нашей героине – тетушкой.

(Буквально два слова о ней – проучившись какое-то время на Бестужевских курсах, она была отправлена в Цюрих для изучения акушерства; набралась вольнодумных мыслей, вернулась в Петербург, была выслана в Екатеринославль, там арестована, но в 1876 году оправдана, после чего следы ее теряются. Эта история нам еще понадобится. Добавлю в тех же скобках, что не имею никакого представления о том, является ли братом Якова и Марии Владимир Львович Папер, торговавший табаком в доме Романова на Тверском бульваре в Москве).

Где семья Папер живет в 1890-е годы, я так установить и не смог. Скорее всего, не в Екатеринославле (я просмотрел и тамошнюю справочную книгу – увы, в ней нет списка жителей – и, каюсь, отчеты местной женской гимназии в надежде на чудо: его не произошло). Была у меня мысль насчет Нижнего Новгорода – если у вас хватит терпения еще на пару абзацев, она зародится и у вас – но тщетно, гоните ее. Остается констатировать: в 1906 году в московской адресной книге указана Александра Николаевна Папер, жена действительного статского советника (Сущевская часть, Оружейный пер.), потом несколько лет между Паперно и Папиновым ничего нет, затем, в 1913 году – счастливый миг – по одному адресу (Б. Якиманка, 22) обнаруживаются Александра Николаевна (утратившая титул) и Мария Яковлевна (наша героиня), потом наступает эра пустоты. Тем временем Яков Львович единожды обнаруживается в Петербурге (1911 год; Подольская, 17) и тоже исчезает навсегда. Семейную драму, внешними признаками которой могут служить указанные выше записи, читатель без труда вообразит сам; я же добавлю, что, увы, в этих сведениях слегка недостает академизма, поскольку и собрание РГБ, и моя скромная коллекция адресных книг страдают лакунами, в некоторых случаях прискорбно совпадающими. Поэтому переходим сразу к литературному дебюту.

Вступление М. Я. в литературу датируется 1907-м годом и происходит довольно бурно: ее стихи публикуются в журналах «Поэт» (экземпляр РГБ совсем плох и мне его не выдали; опять пользуюсь указанием из комментариев к Волошину), «Юность» (и сращенном с ней «Былом-Грядущем»), «Лебедь», альманахах «Сполохи» (вып. 3 и 5) – и все это в течении 1907 – 1908 годов. В это же время Папер обзаводится знакомыми в литературном мире; 5 февраля 1908 года она пишет Борису Садовскому: «Литературная жизнь в Москве совсем замерла. Я с нетерпением жду в последнее время январского номера «Беседы», где должны быть помещены мои стихи».

(Вот, кстати, откуда мысли о Нижнем Новгороде – отсюда родом и Садовской, и издатель «Лебедя» Сергей Александрович Поперек, которому она позже посвятит стихотворение).

В 11-м номере за 1908 год журнала «Весна» (принципы и издатель которого настолько колоритны, что я лучше напишу потом о них особо, чем сейчас мельчить) напечатана под нечестным названием «Дебют Марии Папер» громадная подборка ее стихотворений – тридцать два текста, рекорд «Весны» для одного автора (сохранилась анонимная эпиграмма: «В журналы рок нам двери запер, / Открыта только лишь «Весна», / Иди, — «Дебют Марии Папер» / Устроит там тебе она!»). Отметим, кстати, что а) она продолжала там печататься и дальше; б) с вероятностью 99 % тамошний псевдоним «Марио Папр» также принадлежит ей; в) я напрочь забыл перечитать предисловие Шебуева, которое, судя по сделанной мною десять лет назад росписи содержания журнала, предпослано публикации. Ну на неделе прочитаю и, если там что-нибудь важное, оповещу ученое собрание особо.

В 1908 году она напечатала около пятидесяти стихотворений. В 1909 – 1910 – ни одного, вплоть до выхода книжки, о которой – позже. В 1908 году она – начинающий автор, постоянный сотрудник некрупных, но вполне известных журналов, корреспондент и собеседник московских писателей (помимо Садовского, документально подтверждено ее знакомство с Николаем Поярковым). В 1911-м, как мы увидим ниже – она – объект насмешек и пародий. Чем в точности наполнены эти два года ее жизни – мы не знаем, но вполне возможно, что это затянувшееся молчание связано с последствиями ключевого эпизода ее литературной судьбы: знакомства с Ходасевичем.

Перенесемся мысленно на четверть века вперед. 12 июля 1933 года (по новому стилю) Цветаева пишет Ходасевичу:
«Милый Владислав Фелицианович,
– Не удивляйтесь –
Только что получила от Руднева письмо с следующей опаской: – в моей вещи о Максе Волошине я даю его рассказ о поэтессе Марии Паппер и, между прочим, о ее Вас посещении. Всего несколько строк: как поэтесса всё читает, а Вы всё слушаете. Вы даны очень милым и живым, всё сочувствие на Вашей стороне (верьте моему такту и esprit de corps : я настоящих поэтов никогда не выдаю, и, если ругаю – бывает! – то знаю, кому: никогда не низшим). Словом, десятистрочная сценка, кончающаяся Вашим скачком: «простите, мне надо идти, ко мне сейчас придет приятель, и меня ждет издатель...» А через неделю – сидит поэт, пишет стихи – нечаянный взгляд в окно: а в окне – за окном – огромные мужские калоши, из калош шейка, на шейке головка... И тут обрывается.
Вы – явно dans le beau role : серьезного и воспитанного человека, которому мешает монстр. Весь рассказ (как он и был) от имени Макса Волошина.
И вот Руднев, которого научил Вишняк, убежденный, что все поэты «немножко не того», опасается, как бы Совр<еменным> Запискам от Вас – за МОЙ рассказ!!! – не нагорело. (NB! Авторской ответственности они (Записки) совершенно не признают.)

– Как быть? – пишет Руднев. Заменить Ходасевича – вымышленным именем? Вовсе выбросить сценку? Спрашивать разрешения у Ходасевича – что-то глупо...
А я нахожу – вовсе нет. И вот, спрашиваю. Если Вы меня знаете, Вы бояться не будете. Если забыли – напоминаю. Если же, и зная, несогласны – напишу вместо Вас просто: ПОЭТ, хотя, конечно, прелести и живости убудет.
Пишу Вам для окончательной очистки совести. Вы, конечно, можете мне ответить, что никакой Марии Паппер не помните, но она наверное у Вас была, ибо она – собирательное».

Я не знаю, сохранился ли ответ Ходасевича, да сейчас это и не важно, поскольку содержание его мы легко поймем из следующей цветаевской реплики в письме от 19 июля: «Паппер (Марию) перечла с величайшей, вернее – мельчайшей тщательностью и ничего не обнаружила, кроме изумительности Вашего терпения: невытравимости Вашей воспитанности.
Спасибо!» (отсюда)

В том же 1933 году, в №№ 52 и 53 «Современных записок» выходит очерк Цветаевой о Волошине «Живое о живом», где упоминается наша героиня:

«А вот еще рассказ о поэтессе Марии Паппер.
<разговор Цветаевой и Волошина:>
- М. И., к вам еще не приходила Мария Паппер?
- Нет.
- Значит, придет. Она ко всем поэтам ходит: и к Ходасевичу, и к Борису Николаевичу, и к Брюсову.
- А кто это?
- Одна поэтесса. Самое отличительное: огромные, во всякое время года, калоши. Обыкновенные мужские калоши, а из калош на тоненькой шейке, как на спичке, огромные темные глаза, на ниточках, как у лягушки. Она всегда приходит с черного хода, еще до свету, и прямо на кухню. "Что вам угодно, барышня?" - "Я к барину". - "Барин еще спят". - "А я подожду". Семь часов, восемь часов, девять часов. Поэты, как вы знаете, встают поздно. Иногда кухарка, сжалившись: "Может, разбудить барина? Если дело ваше уж очень спешное, а то наш барин иногда только к часу выходит. А то и вовсе не встают". - "Нет, зачем, мне и так хорошо". Наконец, кухарка, не вытерпев, докладывает: "К вам барышни одни, гимназистки или курсистки, с седьмого часа у меня на кухне сидят, дожидаются". - "Так чего ж ты, дура, в гостиную не провела?" -- "Я было хотела, а оне: мне, мол, и здеся хорошо. Я их и чаем напоила - и сама пила, и им налила, обиды не было".

Наконец встречаются: "барин" и "барышня". Глядят: Ходасевич на Марию Паппер, Мария Паппер на Ходасевича. "С кем имею честь?" - Мышиный голос, как-то всё на и: "А я - Мария Па-аппер". - "Чем могу служить?" - "А я стихи-и пи-ишу..."

И неизвестно откуда, огромный портфель, департаментский. Ходасевич садится к столу, Мария Паппер на диван. Десять часов, одиннадцать часов, двенадцать часов. Мария Паппер читает. Ходасевич слушает. Слушает - как зачарованный! Но где-то внутри - пищевода или души, во всяком случае, в месте, для чесания недосягаемом, зуд. Зуд всё растет, Мария Паппер всё читает. Вдруг, нервный зевок, из последних сил прыжок, хватаясь за часы: "Вы меня - извините - я очень занят - меня сейчас ждет издатель - а я - я сейчас жду приятеля". - "Так я пойду-у, я еще при-иду-у".
Освобожденный, внезапно поласковевший Ходасевич:
- У вас, конечно, есть данные, но надо больше работать над стихом...
- Я и так все время пи-ишу...
- Надо писать не все время, а надо писать иначе...
- А я могу и иначе... У меня есть...
Ходасевич, понимая, что ему грозит:
- Но, конечно, вы еще молоды и успеете... Нет, нет, вы не туда, позвольте я провожу вас с парадного...

Входная дверь защелкнута, хозяин блаженно выхрустывает суставы рук и ног, и вдруг - бурей - пронося над головой обутые руки - из кухни в переднюю - кухарка:
- Ба-а-арышни! Ба-арышни! Ай, беда-то какая! Калошки забыли!
...Вы знаете, М. И., не всегда так хорошо кончается, иногда ей эти калоши летят вслед... Иногда, особенно если с верхнего этажа, попадают прямо на голову, но на голову или на ноги, Ходасевич или (скромно) со мной тоже было - словом: неделю спустя сидит поэт, пишет сонет... "Барин, а барин?" - "Что тебе?" - "Там к вам одне барышни пришли, с семи часов дожидаются.. Мы с ними уже два раза чайку попили... Всю мне свою жизнь рассказали... (Конфузливо.) Писательницы" (отсюда, с поправками).

Ходасевич в ответном письме обещал Цветаевой откликнуться на этот фрагмент ее мемуаров («…отлично помнит Марию Паппер и, вдохновленный мною, сам хочет о ней писать воспоминания» - Цветаева Рудневу 19 июля 1933 года), но выполнил это только через полтора года – 10 января 1935-го в «Возрождении» был напечатан фельетон «Неудачники», посвященный Папер, Тинякову и Родову. Выписываю оттуда большой кусок про Марию Яковлевну:

«В рождественский сочельник 1907 года устроили они у себя маскарад — один из тех несколько сумасшедших маскарадов, на которых в те времена завязывались и развязывались сложные истории — поэтические и любовные. Часов в шесть утра, когда я возвращался домой, было еще темно. Шла метель. Занесенный снегом извозчик привез меня домой, в Николо-Песковский переулок, и я лег спать. Проснулся я во втором часу дня. Горничная Дуняша подала мне чай и сообщила, что какая-то барышня дожидается меня на кухне с семи часов утра. Столь ранний визит в первый день Рождества меня удивил.
— Почему же вы не сказали ей, чтоб она пришла завтра?
— Я сказывала. Они говорят, что хотят вас дождаться.
— Но почему же вы ее не провели в гостиную?
— Они не хотят. Пришли с черного хода да так и сидят на кухне.

Я выпил чаю, оделся и вышел в кухню. Там сидело на табурете какое-то существо в черном ватном пальто, набитом, как кучерская шуба. Барашковая приплюснутая шапочка была покрыта огромным серым платком, который, перекрещиваясь на груди, сзади завязан был в толстый узел. Поверх платка, на шнуре, висела барашковая муфточка бочонком. При моем появлении существо не пошевельнулось. Оно продолжало сидеть, растопырив руки в черных вязаных перчатках и тяжело упершись в пол резиновыми калошами, доходившими ему почти до колен. Снег, принесенный на этих калошах, растаял посреди кухни широкой лужей.
— Что вам угодно? — спросил я.
Не вставая и не поворачивая головы, существо пропищало:
— Я Мария Папер.
Такого пискливого голоса я отродясь не слышал и никогда не услышу более. Право же, он был разве только немного погуще комариного жужжания.
— Я Мария Папер. Я вам прочитаю мои стихи.

Насилу мне удалось убедить ее снять калоши. Шубы она не сняла и платка не развязала. Мы прошли в кабинет. Едва усевшись, она выхватила из муфты две клеенчатые тетради и начала читать. Личико у нее было крошечное и розовое — не то младенческое, не то старушечье. Между выпуклыми румяными щечками круглой клюковкой торчал красный носик. Круглые карие глазки не смотрели ни на меня, ни в тетрадку: меня она как бы не видела, а стихи знала наизусть. Она лопотала их с такой быстротой и так пищала, что я ничего не мог понять. К стыду моему, должен признаться, что вся эта сцена доставляла мне удовольствие. Мне было всего двадцать лет, я успел напечатать с десяток очень плохих стихотворений, и мне весьма льстило, что некая молодая поэтесса пришла ко мне, чтобы услышать мое авторитетное мнение. Я сам никогда не ходил ни к кому, но знал, что начинающие стихотворцы ходят к Бальмонту, к Брюсову. Словом, тщеславие во мне взыграло: недаром же говорит Гоголь, что всякий хоть на одну минуту делался Хлестаковым.

Наконец я все-таки понял, что слушаю не стихи, а писк. Я попросил ее оставить тетрадки дня на два. Она ушла, я тотчас принялся читать. Стихи оказались разительной чепухой, выраженной, однако, по всем правилам стихотворства, разнообразными размерами, сложными строфами, с метафорами и другими риторическими фигурами. Единственная их тема была любовная, самые прямые эротические картины и образы так и сыпались друг за другом, причем очевидно было, что все это писано понаслышке. Неудивительно, что всего наивнее оказался обширный отдел, посвященный всяческим «извращенностям».

Через два дня Мария Папер явилась снова. Я сказал ей, что стихи плохи. Она ответила безучастным голосом:
— Я написала другие.
И вынула еще две тетрадки.
— Когда ж это вы написали?
— Не знаю. Вчера, сегодня.
— Сколько же стихотворений вы пишете в день?
— Я не знаю. Вчера написала двадцать.

Я спросил, зачем она пишет о том, чего не знает и чего не было. Она долго молчала, потом выпалила, потупившись:
— Но ведь я только об этом и думаю.

На мою суровую критику не возразила она ничего. Ушла молча. Я уже запер за нею дверь, как вдруг — звонок. Снова она:
— А вы не могли бы мне дать адрес Вячеслава Иванова?
— Он живет в Петербурге.
— А вы не можете мне дать адрес Иванова Пе-Ка?
— Что значит Пе-Ка?
— Я не знаю; так напечатано: Иванов. П.К.

Оказалось — она взяла список сотрудников какого-то журнала и обходит всех по алфавиту.
— Но ведь до меня еще не дошла очередь?
— А я к вам зашла потому, что была поблизости.

Действительно, постепенно обошла она чуть ли не всех писателей — везде побывала со своими стихами и калошами, которые носила и в ненастье, и в вёдро, и в зной, и в стужу. Через несколько месяцев стала она в своем роде знаменитостью. <…> Долгое время ей ничего не удавалось напечатать. Наконец журналист Шебуев, сотрудник «Раннего Утра», толстощекий субъект, ходивший в огромных роговых очках, в рединготе брусничного цвета и в брусничного цвета цилиндре, нашел способ зарабатывать деньги на бездарностях. Он стал издавать журнальчик «Весна», в котором злосчастные авторы сами оплачивали столбцы, занятые их писаниями. Журнальчика никто не покупал, но Шебуев имел от него недурной доход. Напечаталась в «Весне» и Мария Папер.

Однажды ее постигло несчастье. Надо сказать, что, читая свои стихи, она то и дело влюблялась в слушателей, которые часто даже и не подозревали об ее пылких чувствах. В 1909 или 1910 году она выпустила сборник любовных своих излияний, под заглавием «Парус». На первой странице красовалось посвящение одному литератору <Койранскому>, которого имя, отчество и фамилия были припечатаны полностью. Литератор, человек добродушный, хотя известный всей Москве своими непрестанными каламбурами и эпиграммами, на сей раз от конфуза лишился и добродушия, и остроумия. Недели через две после выхода книжки мы с ним спускались по мраморной лестнице в редакции «Утра России». Вдруг снизу — Мария Папер в калошах и с пачкою белых книжечек: она сама разносила «Парус» свой по редакциям. Не успела она произнести ни слова, как мой приятель ей отчеканил:
— Сударыня, вы можете писать глупости, но не имеете права без спроса их посвящать. Будьте здоровы.

Она замерла на лестнице, не успев даже пискнуть. Больше я не видал ее. Впоследствии мне рассказывали, что, влюбившись в филолога и поэта В.О.Н<илендера>, году в 1912-м, приезжала она к нему под Тарусу, в деревню, где он давал уроки. Мужик привез ее на телеге, протряся верст пятнадцать со станции в знойный июльский день. Она пропищала десятка три стихотворений, отказалась от пищи и питья и взгромоздилась опять на телегу. Оставшиеся долго смотрели ей вслед, как она подскакивала на выбоинах, распустив черный зонтик и вытянув ноги в ослепительно сверкавших калошах. С тех пор след ее затерялся» (отсюда, с поправками)

Теперь давайте попробуем разобраться в этих двух мемуарных фрагментах. На что здесь хорошо бы обратить особенное внимание:
а) По сути, в обоих случаях рассказ идет об одном-единственном посещении одного-единственного человека, а именно - самого Ходасевича. (В предисловии к первой публикации он говорит: «…пересказ Цветаевой вышел неточен – не по ее вине: я рассказывал Волошину, Волошин ей»). Впечатление о регулярности и массовости ее визитов создается исподволь, но мы не имеем этому никакого документального подтверждения (доказательство так себе, конечно, но, например, в мемуарах Белого, где Папер упоминается единожды и вскользь – ни слова о каких бы то ни было сопоставимых эпизодах, равно как и в неплохо документированных биографиях Брюсова и Волошина). Похожая история есть, впрочем, у Садовского: «После одной попойки мы с Алфераки сидели у меня за утренним пуншем без сюртуков. Отворяется дверь, и вбегает низенькая брюнетка с круглым носиком. Подбежав, она сунула мне в лицо тетрадку. — «Я пришла показать вам мои стихи». На обложке четко стояло: «Мария Папер. Мечты растоптанной лилии». Беда только в том, что у М. Я. сроду не выходило книги с таким названием (это переделка первой строчки одного из ее стихов), что позволяет усомниться и в правдивости всего эпизода.

б) «Единственная их тема была любовная» и т.д. – в общем-то, это неправда. Да даже и это не так важно – дело в том, что в книге «Парус» (которая, кстати, вышла в конце марта 1910 года, а не в 1911-м, как пишут в справочниках) более пятнадцати посвящений над отдельными стихотворениями и целыми разделами; среди адресатов есть и писатели-современники (Дымов, Ауслендер, Блок, Сологуб (которому она не без успеха подражает: «В своих мечтах его лелея, / Тоскуя в сумерках о нем - / Я расцветаю как лилея, / Как даль, объятая огнем»), Городецкий, Поярков, Ропшин), и исторические фигуры (Жорж Санд), и малоизвестные лица (юрист Вера Николаевна Савенкова, которая будет соседкой Цветаевой по дому в Праге – говорили ли они о Папер, встречаясь в подъезде?; издатель С. А. Поперек и др.), и люди, следов которых я найти не смог (Лидия Звигуль и Елена Знаменская). На этом фоне трактовать посвящение книги Койранскому (с которым она печаталась, как, кстати, и с Ходасевичем, в одних и тех же журналах) в непристойном смысле как-то странно.

Волошин и Цветаева оказались, похоже, главными энтузиастами рассказов о Папер: в психологическом плане это, увы, понятно. После пресловутой дуэли 22 ноября 1909 года, когда неуклюжий бедолага М. А. потерял калошу в снегу, ни одна живая душа несколько лет его иначе как Максом (или Ваксом) Калошиным не называла; отныне любое появление ненавистной обуви в юмористическом эпизоде из жизни другого, еще более неловкого существа, не могло его не привлекать. Похоже и у М. И. – любая полноватая дурнушка с альбомом пряных стихов должна была представляться ей кривым зеркалом (я упрощаю). Две эти родственные души сидели над «Парусом» Марии Папер и делали там пометки двумя почерками – экземпляр сохранился в Коктебельской библиотеке – довольно грустно, если вдуматься. Летом 1911 года эти затейники устроили тяжеловесную мистификацию, обманув приехавшую погостить Анастасию Цветаеву - Вера Эфрон, ей на тот момент неизвестная, выдавала себя за нашу героиню (а С. Эфрон – изображал Северянина), Цветаева стращала гостью: «Сюда идет Мария Паппер. Читать стихи. <…> Умоляю тебя, не вздумай сказать, что не нравится, если она спросит. Она никогда не простит! Слушай бред – и молчи…». Северянин здесь не случаен – в феврале Волошин опубликовал обширную статью «О модных позах и трафаретах», отозвавшись на «Парус» и «А сад весной благоухает…» Северянина. Остроумно упомянув национальность М. Я. («Байрона она называет своим другом и «кровным братом». Байрон – семит?»), он высказывает изящное пожелание: «Если только существует какая-нибудь целесообразность в природе – Игорь-Северянин и Мария Папер должны полюбить друг друга, они созданы друг для друга и взаимно будут друг друга нейтрализовывать».

Как она реагировала на то, что сделалась посмешищем для литературного мира, мы не знаем. Вялую попытку огрызнуться Папер предприняла в изданной в 1911 году драме «Без выхода. Трагедия одинокой души», где в реплике одного из персонажей упоминается малоприятный журналист Хотсевич; не факт, что прототип хотя бы узнал об этом. Но, начиная с 1911 года, основное место ее работы – журналы феминистского направления – «Женское дело» и «Мир Женщины», где она с большими перерывами печатала стихи с 1911 по 1916 год.

В 1915 году она издает энергичный памфлет «О праве женщины на любовь и на свободное развитие собственной личности». Чтобы продолжить тему посвящений, упомяну, что титульный лист этого сборника украшен словами «Дарю Арсению Митропольскому». Вот вы, читатель, сразу поняли, кто это – ну так то вы, а я вот секунд тридцать сидел и вспоминал, пока не сообразил, что это – будущий Арсений Несмелов. Что, кстати, очень любопытно. Он в это время служит в армии, хотя в 1915 году как раз находится в Москве, восстанавливаясь после ранения (в этом же году выходит его первая книга «Военные странички»). Познакомились они, скорее всего, благодаря журналу «Млечный путь», где оба печатались (странно, кстати, что тамошнее стихотворение Несмелова «Иго» («Все улыбки, все твои слова…» ) не включено во владивостокский двухтомник – или я просто не заметил его?). Ничего об их отношениях я не знаю. (Благодаря «Млечному пути» состоялось и ее шапочное знакомство с Есениным).

Как, впрочем, ничего не знаю и о дальнейшей судьбе Марии Яковлевны. Последнее известие о ней – строка из письма Б. В. Никольского Б. А. Садовскому от 24 июня 1918 года – «От гражданки Папер получил не совсем вменяемое письмо, на которое, как и на многие другие, не успел еще ответить, — сейчас прочитаете, почему. При первой возможности напишу, хотя корысти ей с моего ответа мало будет» (отсюда). Письмо это, надеюсь, сохранилось в составе хорошо сбереженного архива Никольского в бывшем ЦГАОР – но вот доведется ли мне его когда-нибудь прочитать – Бог весть. Но если вдруг получится – вы будете первыми, кто про это узнает.

Стихотворение Папер из «Млечного пути»

Фарфоровый ландыш

Плачет ландыш в вазочке, фарфоровый:
«Не живой зачем я, а искусственный?
Так хочу расти на лесогоре я,
И дышать листвяной жизнью чувственной…

Я обласкан маленькой царевною…
Но в неволе тяжело мне дышится…
Предпочел бы ласкам ветры гневные,
От которых стебель заколышется»…

Неужели ландыш мой фарфоровый,
Даже тем не можешь ты утешиться,
Что завянут братья лесогорные,
А тобою век я буду тешиться?
(Источник - http://nigmaru.com/hl/highlight.php?url=http%3A%2F%2Flucas-v-leyden.livejournal.com%2F77599.html&code=46eb50&s=%D0%9F%D0%90%D0%9)
***

МАРИЯ ПАПЕР: МЕЧТЫ РАСТОПТАННОЙ ЛИЛИИ
(Отрывки из статьи)

После одной попойки мы с Алфераки сидели у меня за утренним пуншем без сюртуков. Отворяется дверь, и вбегает низенькая брюнетка с круглым носиком. Подбежав, она сунула мне в лицо тетрадку. — «Я пришла показать вам мои стихи». На обложке четко стояло: «Мария Папер. Мечты растоптанной лилии».
Борис Садовской. Записки (1881—1916)

«У очень плохих стихов, - пишет Ходасевич, - есть странное свойство: то и дело случается, что их самые патетические пассажи, помимо авторской воли, приобретают забавный и чаще всего не совсем пристойный смысл. Так было и со стихами Папер. Вся поэтическая Москва знала наизусть ее четверостишие, приводимое и Мариной Цветаевой:

Я великого, нежданного,
Невозможного прошу,
И одной струей желанного
Вечный мрамор орошу.

Люди мягкотелые или лживые ее обнадеживали. Другие советовали бросить. Она с одинаковым безразличием пропускала мимо ушей и то и другое — и писала, писала, писала. Но она была вовсе не графоманка. Она была непрестанно обуреваема самыми поэтическими чувствами, и стихи ей звучали откуда-то, словно голоса ангелов, — вся беда в том, что это были какие-то очень глупые ангелы или насмешники.

Долгое время ей ничего не удавалось напечатать. Наконец журналист Шебуев, сотрудник «Раннего Утра», толстощекий субъект, ходивший в огромных роговых очках, в рединготе брусничного цвета и в брусничного цвета цилиндре, нашел способ зарабатывать деньги на бездарностях. Он стал издавать журнальчик «Весна», в котором злосчастные авторы сами оплачивали столбцы, занятые их писаниями. Журнальчика никто не покупал, но Шебуев имел от него недурной доход. Напечаталась в «Весне» и Мария Папер. ....

Впоследствии мне рассказывали, что, влюбившись в филолога и поэта В.О. Н[илендера]., году в 1912-м, приезжала она к нему под Тарусу, в деревню, где он давал уроки. Мужик привез ее на телеге, протряся верст пятнадцать со станции в знойный июльский день. Она пропищала десятка три стихотворений, отказалась от пищи и питья и взгромоздилась опять на телегу. Оставшиеся долго смотрели ей вслед, как она подскакивала на выбоинах, распустив черный зонтик и вытянув ноги в ослепительно сверкавших калошах. С тех пор след ее затерялся».

II
Я вернулась, открой свою дверь…

Сюда идет Мария Папер. Читать стихи. Умоляю тебя, не вздумай сказать, что не нравится, если она спросит. Она никогда не простит! Слушай бред — и молчи. ...
Анастасия Цветаева. Воспоминания (1971)

Каких-либо сведений о Марии Яковлевне обнаружить не удалось, хотя косвенные «воспоминания» о ней можно отыскать у Есенина (неизменно писавшего ее фамилию через «о»), у Волошина (см. его заметку: «О модных позах и трафаретах». Стихи г. Игоря Северянина и г-жи Марии Папер. – «Утро России», 1911) и у Марины Цветаевой. Впрочем, какие-либо сведения излишни – довольно и стихов.

Человек, находящийся в здравом уме, не может и представить себе, что кто-либо когда-либо переиздаст чувствительные сочинения г-жи Папер. Однако есть на свете один потревоженный дух, который никогда не забудет ее имени. Это Альфред де Мюссе, к стихам которого неоднократно обращалась в своем творчестве и Мария Яковлевна.

Автор этой заметки, человек слабый и взбалмошный, не устоял и выложил десяток рублей серебром, чтобы купить книжку с ее переводами. Надеюсь, читатель не осудит и простит наше безрассудство, а возможно, что и одобрительно хлопнет по плечу.

Альфред де МЮССЕ

Здравствуй, Сюзанна, цветок мой лесной!
Ты прекрасна-ль, как раньше, теперь?
Всё желаешь ли быть неразлучной со мной?
Я вернулся, открой свою дверь…

Я в волшебной стране, я в Италии был,
Я не то уж… не то, чем ты знала меня,
Много было и бурь, и святого огня…
Много песен я новых сложил…

О, скажи, ты добра-ль, как и прежде, теперь,
Я устал, я другую безумно любил…
Сможешь ты мне простить, отворить свою дверь?
О, утешь, приласкай, пожалей!
***

Г-ЖЕ МЕНЕССЬЕ
(Переложившей на музыку слова автора)

Вы в музыку святую воплотили
Моей поэзии божественныя волны…
Как счастлив я, что миг мы близки были,
Что оба были мы одною грёзой полны…

Мне снится сад – дворец, роскошный и просторный,
Мечтаний ваших благодатный рай,
Где на коне мелькает всадник черный,
Вода фонтанов плещет через край…

Как счастлив я, что с ваших губ пурпурных
Слетели дорогия мне слова…
Тону в надеждах трепетно-лазурных,
И точно Бог меня касается едва.
(Из переводов Марии Папер)
(Источник - http://simankov.livejournal.com/42970.html)
***
Редактор журнала "Азов литературный"
 
Литературный форум » Я памятник себе воздвиг нерукотворный » Романтизм (XVIII-XIX вв.) » Папер М.Я. - русская поэтесса, переводчица, драматург (Русская классика)
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск:
Издательство "Союз писателей" © 2024. Все права защищены.